«…око за око, зуб за зуб…»
(Ветхий завет. Третья книга Моисеева. Левит 24:20)

Г. Р. Авджиев

Возмездие
(Из калейдоскопа памяти)

В учебном пункте, посещать который я должен был до отправки к месту службы после призыва в военкомате, по четвергам был свободный от занятий день – рекомендовалось посещать мероприятия КВЧ[1], но за этим никто не следил, получался как бы неофициальный выходной.

В четверг 10 февраля 1944 года, воспользовавшись свободным днем в учебном пункте, я решил еще раз сходить к квартире Зыгмунда, в надежде, что когда-нибудь я все-таки застану его бабушку дома и узнаю, где он и что с ним, а может быть, если он в армии, то узнаю номер его полевой почты (я после освобождения Бердичева уже несколько раз подходил к его квартире, но там никто не откликался).

После необычно сильной оттепели первых чисел февраля к десятому числу опять заметно похолодало, замерзшее месиво раздавленной транспортом проезжей части Красноармейской улицы присыпало снегом. Идти по ней было практически невозможно. Так что в сторону города я пошел по краю дороги, где было поровнее. Уже на подходе к улице Котовского я увидел идущую мне навстречу женщину в белом офицерском полушубке, подпоясанную широким ремнем, в погонах. Еще издали женщина мне приветливо улыбалась. Подойдя поближе, я разглядел на погоне три звездочки. Женщина спросила:

– Ты – Гера?
– Так точно, товарищ старший лейтенант! Но, прошу прощения, откуда Вы меня знаете? Кто Вы?
– Я – Люба из буфета городской комендатуры, мы к тебе захаживали вместе с Надей Григорьевой. Меня действительно трудно узнать?
– Так Вы…
– Да, мы с Надей – офицеры Красной армии, поступили в немецкую комендатуру по заданию ГРУ[2]. Я очень рада, что тебя встретила, потому что я шла к тебе, а точнее – к твоей маме, чтобы узнать твой адрес (думала, что ты уже где-то воюешь) и выполнить просьбу Нади – рассказать все про нас. Ну, я – ты видишь, у меня все в порядке, а Надя – впрочем, она не Надя и не Григорьева, однако это сейчас не имеет никакого значения, запомни ее, как знал. Нади больше нет.

Любе, видимо, было трудно об этом говорить, она замолчала.

– А что же с ней? – спросил я.
– В конце ноября сорок третьего Надю вызвали в Москву, в ГРУ – получить погоны, орден и новое назначение – куда-то в глубокий немецкий тыл, в Германию. Собственно, нас в свое время и определили в комендатуру с дальним прицелом – мы должны были, общаясь с образованными немцами, отточить разговорный язык до полного овладения всеми тонкостями произношения. Подошло время Нади. Она должна была улететь в Москву самолетом с аэродрома партизанского соединения Сабурова на севере Житомирской области. За ней из отряда прислали провожатого, младшего лейтенанта, они ушли, но больше ни Надю, ни провожатого никто не ви-дел. К немцам они не попали – наша разведка знала бы. Скорее всего, они наткнулись на мелкую банду, которая могла убить за сапоги или за котомку с продуктами. Да что об этом гадать? Не вернешь. И погонов своих не увидела…

Мое знакомство и очень неровные отношения с Надей – буфетчицей немецкой комендатуры – представляют собой отдельную калейдоскопическую картинку памяти, так что, не исключено, я когда-нибудь расскажу об этом. Если решусь писать об очень личном.

– Жалко Надю. Очень. А Вы, судя по званию, командуете ротой?
– Нет, ротой я не командую. Меня перед самым освобождением Бердичева передали из ГРУ в недавно созданную службу… Вот.

Люба достала из кармана небольшую книжечку темно-красного цвета с вытесненным золотым гербом СССР, под гербом тем же золотом были вытеснены буквы СМЕРШ.

– СМЕРШ – это сокращенное «Смерть шпионам», по существу – сверхжесткая контрразведка. Она имеет три ответвления. Я попала в то, которое подчиняется непосредственно Генеральному штабу. Уходя из Бердичева, немцы оставили здесь кучу всякой нечисти, и город и район надо серьезно почистить. Сделать это быстро не получится. Так что я, похоже, здесь задержусь.
– Смерть шпионам – это что, вы их сами и расстреливаете?

Люба улыбнулась.

– Нет, наша служба карательными функциями не наделена. Мы вражью агентуру и различного рода пособников, предателей выявляем, задерживаем, готовим необходимые документы и передаем в судебную инстанцию. Там принимаются решения, выносятся приговоры и приводятся в исполнение. Кстати, завтра, в 12 часов, на центральной площади Бердичева состоится публичная казнь через повешение одного отборнейшего бандита, командира карательного отряда, бывшего лейтенанта. Надя «вела» его до самого своего вызова в Москву. У нее в комендатуре был свой человек – офицер, чех по национальности, он передал Наде пачку копий донесений этого бандита о совершенных его отрядом карательных акциях. Читаешь – мороз по коже. Документы высшей «весомости». Так что приходи на площадь. Насколько мы с Надей тебя знаем, ты такой акт возмездия сочтешь справедливым.

За разговором мы подошли к улице Котовского. Люба сказала, что сейчас ей пора на Лысую Гору, а маме моей она передает привет и обещает навестить в другой раз.

Квартира бабушки Зыгмунда, как и в предыдущие мои посещения, была закрыта.

 * * *

На другой день, 11 февраля 1944 года, я пришел на площадь пораньше. Народу уже было полно – откуда только люди все узнают? Я поискал глазами старшего лейтенанта Любу, но она, видно, была где-то в другом месте площади.

Примерно на том месте, где потом был положен большой камень в память о молодых бердичевлянах, погибших во время оккупации, была сооружена из бревен виселица в форме буквы «П». В какой-то момент со стороны улицы Никольской вышли двое военных с красными флажками в руках и потеснили народ вправо-влево так, что от Никольской до виселицы образовался широкий свободный проход. По проходу подъехал кузовной грузовик и сдал задом так, что наполовину въехал под виселицу. В кузове автомобиля стояли два человека – майор и мужчина в гражданском. Майор достал из папки бумаги и начал читать. Почти мгновенно над площадью установилась гробовая тишина.

Майор читал долго. Воспроизвести прочитанное его словами я не буду даже пытаться – это просто невозможно. А вот, смысл прочитанного я запомнил достаточно точно. Приведу, как запомнил.

Осужденный был лейтенантом Красной армии. В самом начале войны он добровольно сдался немцам и предложил свои услуги. Служил, надо полагать, старательно, потому что очень скоро дослужился до командира карательного отряда. «Отметился» отряд на достаточно обширной территории – от деревень на севере Бердичевского района до Белоруссии. Воевал не столько с партизанами, сколько с сочувствующими, в нескольких деревнях после ухода карателей оставалось меньше половины жителей. Пятьдесят мирных жителей командир карателей убил лично.

Осенью 1943 года его отряд натолкнулся на небольшую группу партизан, оторвавшихся от своих в ходе жестокого боя с регулярной немецкой частью. Остававшиеся в живых, четыре партизана забежали в пустой дом на окраине села и забаррикадировались в нем. В трех стенах дома были окна, и партизаны вели из них шквальный огонь, не подпуская карателей. Но в одной стене окон не было. К той стене подобрался командир карателей с несколькими своими бандитами. Он приказал притащить соломы из крыши соседнего дома и сам лично поджег солому у стены. Каратели залегли напротив входа в дом, ожидая, когда партизаны выбегут, спасаясь от огня. Дом сгорел. Партизаны не выбежали.

В этом месте чтения впервые была нарушена стоявшая над площадью тишина.

Майор поднял руку, снова все стихло. Майор зачитал, какая судебная инстанция рассматривала дело, в заключение озвучил приговор – к смертной казни через повешение.

Пока майор читал, осужденный вел себя абсолютно безучастно, как будто речь вообще шла не о нем. И только когда майор набросил петлю ему на голову, он проявил признак жизни – обеими руками попытался петлю сбросить. Майор сильно, очень сильно ударил его по щеке. Осужденный опустил руки. Майор наклонился к кабине, мотор зафырчал, грузовик отъехал из-под виселицы и повернул в сторону Никольской – откуда приехал. Осужденный остался висеть, слегка раскачиваясь.

Прошло секунд десять, площадь, шокированная происходящим, еще молчала, а повешенный вдруг очень четко несколько раз похлопал висящими руками себя по бокам. И в этот миг площадь прорезал крик, визг, вопль – не знаю, как назвать. Звук исходил из толпы недалеко от меня. Мгновенно вокруг источника звука образовался круг. В центре круга стояла молодая женщина, явно беременная, держала за руку ребенка примерно двух лет. Может быть и меньше, но дитя уже стояло на ногах. Кто-то сказал:

– Жена…

В круг протиснулись две женщины в военной форме. Одна взяла на руки ребенка, другая крепко обхватила женщину за поясницу и ушли. Толпа постепенно начала расходиться.

Высокий старик в длинном черном пальто и в черной шляпе, не обращаясь ни к кому конкретно, сказал:

– И за что ему, подонку, такая легкая смерть? Несколько секунд – и все проблемы решены. Это как-то не по-божески.
– А как, по-вашему, было бы по-божески? – спросил я.

Старик явно обрадовался возможности высказаться.

– Согласно Священному писанию, если некто нанесет телу человека какое-нибудь повреждение, то в наказание обидчика его телу следует нанести такое же повреждение.
– Получается, что если бандит сжег партизан, то и его следовало сжечь?
– Вот именно, юноша,– оживился старик,– ты все правильно понял. Прямо здесь же, на площади, большой костер…
– Все у нас уже хорошо, все есть, одного только нам еще не хватает – средневековья, – сказал я и пошел сквозь поредевшую толпу в сторону улицы Ленина, где располагался мой учебный пункт.

По дороге я думал о том, какую взбучку устроит мне дежурный офицер за пропущенные полдня занятий, подготовил какие-то фразы в свое оправдание. Оказалось, что беспокоился напрасно. Как только я доложился, дежурный сказал:

– Быстро к лейтенанту. Уже третий раз тебя спрашивал.

Начальник учебного пункта после моего представления достал из стола бумажку и пакет.

– Вот тебе подорожное удостоверение – его береги, а это – пакет, береги еще строже, не вздумай распечатать. Завтра раненько выйдешь из Бердичева на Житомир, там еще километров 25 до Черняхова. Пакет сдашь в Черняховский пересыльный райвоенкомат и поступишь в распоряжение военкома. Соберись в дорогу основательно, я думаю – это надолго. Все понял?
– Так точно, товарищ лейтенант! Разрешите идти?
– Иди, призывник. Удачной тебе службы.

Я шел домой, радуясь, что ,наконец, закончилась эта затянувшаяся на месяц нервотрепка из-за неопределенности. Тогда я не мог себе представить, что этот день – 11 февраля 1944 года – был последним днем в моей жизни, когда город Бердичев еще был моим местожительством. Потом я довольно часто приезжал в Бердичев навестить родных, провести отпуск, бывало и по делам, но бердичевлянином я навсегда остался только в прошлом. До этой мысли я дошел буквально сейчас, когда уже писал последний абзац.